вершину. «Все понимали, что преемник будет русским, и вообще, Молотов был очевидной фигурой, — утверждал Микоян. — Но Сталину это не нравилось, он где-то опасался Молотова: обычно держал его у себя в кабинете по многу часов, чтобы все видели как бы важность Молотова и внимание к нему Сталина. На самом же деле Сталин старался не давать ему работать самостоятельно и изолировать от других, не давать общаться с кем бы то ни было без своего присутствия»[850]. Молотов по-прежнему с огромным пиететом относился к Сталину. Он и в конце жизни считал, что без Сталина мы бы и войну не выиграли. И, конечно, не претендовал на его место.

В тройку наиболее часто посещавших кабинет Сталина — после Молотова — в военные и первые послевоенные годы входили Берия и Маленков, составившие плотную связку. Молотов крайне негативно относился к Берии, считая его человеком больших способностей, талантливым организатором, но беспринципным, далеким от марксизма, трусливым, готовым идти на все для достижения своих целей. В ПБ знали, что Берия собирал досье на все высшее руководство и активно его использовал. Берия приложит очень серьезные усилия для дискредитации и ослабления позиций Молотова. К Маленкову он не испытывал столь негативных эмоций.

В начале октября, как пишут многие солидные исследователи, у Сталина случился инсульт, из-за чего 3 октября, в день завершения Лондонской конференции СМИД, Политбюро оформило ему отпуск, чтобы скрыть это обстоятельство[851]. Молотов ни о чем таком не вспоминал. И если инсульт был, то, очевидно, из разряда микроинсультов. Во всяком случае, он не мешал Сталину проводить встречи и впервые за девять лет отбыть в Сочи и давать оттуда руководящие указания. За главного в Москве оставался Молотов, претензии к которому появились сразу же. 13 октября Сталин шлет четверке гневное послание: «Как выяснилось, руководящие люди США и Англии гораздо лучше знакомы с делами конференции трех держав или мининделов, чем мы, советские руководители. Они знакомы в точности не только с высказываниями своих представителей на конференции, но и высказываниями советских делегатов… Принять за правило, чтобы Сталин, Молотов, Микоян и другие руководящие товарищи, обязанные в силу занимаемых должностей встречаться с представителями иностранных держав, рассылали Сталину, Молотову, Берии, Микояну, Маленкову запись всех речей или подробное изложение всех речей»[852].

Дальше — хуже. Исчезновение Сталина из Москвы вызвало в мировой прессе и в дипломатических кругах массу слухов и спекуляций. Зарубежные газеты пестрели заголовками о его тяжелой болезни, состоявшейся или скорой отставке, а одна турецкая газета даже поспешила сообщить о смерти вождя. Обсуждался вопрос о преемнике, и, вероятнее всего, с подачи Берии (это ему прямо инкриминировали на июльском пленуме 1953 года) в журналистский пул была вброшена версия о развернувшейся битве за власть в Кремле, сильнейшими фигурами в которой объявлялись Молотов и Жуков (они же были наиболее сильными конкурентами Берии). Британская «Daily Express» уверяла, что Сталин готовится передать дела Молотову и стать «почетным старейшиной». «Chicago Tribune» повествовала о том, что «честолюбивые планы маршала Жукова стать диктатором имеют за собой поддержку армии, в то время как за Молотовым стоит коммунистическая партия». Такие публикации любовно подбирались ведомством Берии и направлялись Сталину.

Конфликт между Молотовым и Жуковым в те дни действительно был. Но касался он совсем других материй. 20 октября начальник тыла генерал Хрулев направил Молотову секретное послание: «В ноябре с/г заседание Союзного Контрольного Совета в Германии будет проходить под председательством Маршала Советского Союза тов. Жукова. По установившемуся порядку, обслуживание питанием участников заседаний производит председательствующий». Для этого было запрошено колбасы в ассортименте и копченостей — 4 тонны, икры — 3 тонны, рыбных деликатесов — 8 тонн, шпрот, сардин и других консервов — 12 тысяч банок, кондитерских изделий в ассортименте — 3 тонны, водки — 10 тысяч литров, вин и коньяков — 70 тысяч литров, папирос высшего сорта — 700 тысяч штук. На записке Молотов наложил резолюцию: «Тг. Булганину, Хрулеву. Нельзя “угощенье” превращать в пиршество несусветных размеров. Если раз в сто и больше сократить некоторые продукты (икра, вина и др.), вычеркнуть все роскошества (ананасы, варенье и т. п.), тогда я не возражаю»[853]. Как видим, к смещению Сталина это отношения не имело.

Мировые лидеры тоже интересовались судьбой советского лидера. 15 октября Гарриман напросился на встречу с Молотовым и заявил, что получил срочное послание от Трумэна для Сталина с поручением вручить лично[854]. Сталин приезд посла в Сочи одобрил. Послание Трумэна касалось трех основных вопросов: механизма заключения мирных договоров с союзниками Германии, сотрудничества по Японии, правительств Румынии и Болгарии. По возвращении в Москву 29 октября посол посетил Молотова, чтобы обсудить создание Дальневосточной комиссии (включая политические вопросы и работу Контрольного совета) для претворения в жизнь условий капитуляции и оккупации Японии. Молотов признал американский проект в целом приемлемым, согласившись с американским предложением по процедуре голосования в Дальневосточной комиссии — большинством голосов[855].

Подтверждение Гарримана о том, что Сталин находится в добром здравии, сбило волну слухов в мире. Но не раздражение, которое копилось у Сталина в отношении своего заместителя. Прочтя запись беседы Молотова и Гарримана, Сталин подчеркнул: «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, — никуда не годится»[856]. Сталин сам составил ответную ноту американцам, в которой выдвигалось требование принципа единогласия. Политбюро в порядке встречной инициативы приняло решение, в котором признавало «неправильной манеру Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство», к чему сам он сделал приписку: «Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок»[857]. 5 ноября Молотов вручил Гарриману сталинские предложения, но они будут Вашингтоном отвергнуты, поскольку «представляют собой отрицание принципа главной ответственности Соединенных Штатов в Японии».

В речи по поводу 28-й годовщины Октябрьской революции Молотов, отдав должное героизму и жертвам советского народа, много внимания уделил международным делам:

— У нас нет более важной задачи, чем задача закрепить нашу победу, которой мы добились в непреклонной борьбе и которая открыла путь к новому великому подъему нашей страны и к дальнейшему повышению жизненного уровня нашего народа. Мы не можем забыть обо всем этом и должны требовать от стран, развязавших войну, хотя бы частичного возмещения причиненного ущерба. Однако среди нас нет сторонников политики мести в отношении побежденных народов. Не обиды за прошлое должны руководить нами, а интересы охраны мира и безопасности народов в послевоенный период[858].

Так совпало, что 8 ноября в палате общин